Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина - Михаил Шелков

«И впрямь Бесово Логово, чары ведь – не иначе», – думал Разин, – «Тьфу, чертовщина! Ведь не веровал жо!»

– Ермил, ты со мной! А вы, казачки′, усе у входу!

– Степан Тимофеич, – вмешался Василий, – Ты жо не ведаешь, що тамо встретить могёшь! И токмо вдвоём…

– Баяно тобе, у входу! Вот и стой, карауль! – осадил его Разин. Он понимал, что рискует. Он по-прежнему не верил в истории про псоглавцев и алапесов, но произошедшее с камнем на входе смутило его. Теперь он даже не представлял, что может ждать внутри. В том, что это и есть тот самый тайник, а легенда Ермилова рода не лжёт, сомнений уже не было. Но Разину не нужны были лишние глаза внутри. «Коли внутри кладу нема будеть, то и сказу ладного не выйдет!»

Ход вёл в тёмную пещеру. Разин озирался по сторонам, различая лишь тёмные очертания сводов тоннеля. Изнутри тянуло запахом затхлости и зверья. Иногда Разину казалось, что он слышит тяжёлое похрапывание. Он всё больше стал убеждаться, что здесь могут обитать медведи, хотя пещера была и велика для берлоги. «Эх, зазря Василию пищаль оставил!» – подумал он и оголил саблю. Ермил всё тараторил под нос свои молитвы. Ход вывел их в круговой зал, где на каменном помосте посреди стоял шлем причудливой формы. Вокруг шлема было светло, будто бы сам он светился изнутри. Далее вокруг стелилась тьма, но по грубым сопящим звукам стало понятно, что здесь находятся живые существа, пребывающие во сне.

«Логово зверей, да, поди, далеко не малых… Да, неужто, правду гутарил Ермил!» – мелькнуло в его голове, а кузнец приложил к губам палец и указал на шлем.

– Свароже, дидо рода небесного, – уже громко вслух начал провозглашать Ермил, – Ты творец мира явного, солнца, звезд и земли-матушки. В тобе сила творения великая сущая, коя в хозяевах рода нашего проявляетси, мы исть начало всяким деяниям благим, що в сердцах рождаютси, в уме созревают и в яви плоды приносють. Разве можу я начать без благословеньи твого? Молвлю к отцу небесному, пусть благословит дело наше правое, пусть одушевит светом своим, щобы содеяли мы на добро и радость свету белому, роду людскому, и родичам моим. Слава Сварогу!

С первыми словами молитвенного заговора Разин схватил шлем и одел на свою голову. Всё проходило очень быстро. Сварог, по словам кузнеца, должен был подсказать, что делать дальше. И Разин почувствовал, что шлем действительно будто говорит ему: «Быстро доставай другой шлем из торбы и ставь на помост!» Повинуясь этому внутреннему голосу Разин оставил припасённую реликвию посреди пещеры и потянул за рукав Ермила. В последний момент ему показалось, что рядом мимо выхода промелькнула фигура всадника, без плоти, только с очертаниями… Но вглядываться было некогда, нужно было бежать!

За спиной послышался топот и рык. Не волчий рык, не медвежий. Псоглавцы уже не казались Разину выдумкой… Но нужно было бежать, бежать, что есть мочи, а не думать о преследователях.

Вместе с Ермилом он вылетел из пещеры, обнаружив на выходе лишь Авдея. Разин хотел на бегу спросить его, где остальные. Но тут услышал новый приказ от шлема: «Руби Авдея саблей!». Голос этот был настолько убедительным, что Разин ни мгновения не колебался и ударил того наотмашь. Сабля проделала путь от левого плеча Авдея почти до области сердца.

– Вызнал таки, тварь, – успел прохрипеть Авдей и, выронив из ладони нож, видимо заготовленный заранее, рухнул наземь.

«Налегай на камень! Пусть Ермил молится!» – раздалось в голове.

– Чти молитву свою! – завопил Разин, навалился на камень и начал толкать его обратно.

Ермил завёл свою прежнюю «Свароже, Отче наш…», и камень, на удивление Разина, пошёл назад также легко, как шёл, когда его толкали вшестером. В несколько мгновений вход оказался снова закрыт гигантской глыбой. Показалось, что с обратной стороны о глыбу что-то глухо ударилось. Что-то живое…

– Енто ж аки сяк… – лепетал Ермил, не находя себе места.

– Свинари говёные! Куды подевались! – злобно прокричал Разин.

– Да, здеся мы… – раздался негромкий голос Ивана Молчуна со стороны лодок.

Разин нашёл Уса, Фрола, Фильку и деда Петро, повязанных крепкой бечёвкой по рукам и ногам и ей же связанных между собой. Во рту каждого торчал тряпочный кляп. Рядом стоял Иван, который уже распутывал товарищей.

– Да, щоб вас, сукины дети никчёмные! Аки ж сяк сделалось? – кипел Разин.

– Да, не брани нас! Таково ужо вышло… – промямлил Иван, ему удалось освободить рот Уса.

– Степан Тимофеич, без вины виноваты! – запричитал тот, – С ним, с Авдеем, исчо четверо было, видать следом шли…

– Казаки вы аль щенки высранные? – продолжал негодовать Разин.

– Да со спин вже оне подлетели! Не ждали мы… Авдей баял: «Ей, богу! Ведмедь на берегу! Поди, Иван, глянь, тобе ужо не задерёть». Вот Иван ушёл, а те налетели, аки кречеты с ентой стороны Бесова Камня.

– Дык, сяк и было, брате, – заголосил Фрол. Иван уже всех распутал.

– На чим пришли?

– На лодке, аки и мы. Им легчее было опосля нас по воде… по проталине – предположил Ус.

– А где прочие? Найтить надобно! – приказал Разин.

– Не надобно, – опять проворчал Иван, – Мени повстречались… Побил усех…

– Ну, ты вол… – Разин одобрительно хлопнул по плечу Ивана, – А вы… Тьфу! Не казаки, а срамота! Голой жопой ежа не раздавите!

– Казак без атаману сирота, – оправдательно вставил дед Петро.

– Смотри, Василий, – Разин посмотрел на спутника, коему доверял меньше всего и пригрозил пальцем, – Прознаю, що за тобой оне шли, а не за Авдеем, пожалишься, що на свет появилси!

– Да как можно, Степан Тимофеич… – попытался оправдаться Ус.

– Сяк и можно! Пищаль Ивану отдай! – голос Степана был грозен. «Избавить собе от него, чорта, надобно! Скверный, нема веры! Не смог бы Авдей един сиё задумать!»

– А шолом-то, шолом, – вмешался Ермил, – глас Сварога-то слышен?

– Кабы был не слышен, не стоял бы тутова ужо! – махнул рукой Разин и пошёл в сторону лодок.

3. Сырые коридоры

Длинные тёмные коридоры дома на Лубянке были наполнены промозглой сыростью. Кончался ноябрь, начиналась зима. Пронизывающий холод пробивался даже сквозь эти толстые бездушные стены. За ними покрывалась тонкими слоями инея и льда истерзанная внутренними дрязгами Москва. Относительно сытая по сравнению с прочей страной, где на большей части ещё бушевала Гражданская война. Два года минуло с момента свершения революции большевиков, но счастливая жизнь, за которую так радели многие из руководителей движения, никак не наступала.

Феликс Дзержинский, кутаясь в длинную тёплую шинель, мерно шагал по одному из этих длинных коридоров, отбивая сапогами звучный такт. Его распирал кашель. «Что за собачий холод!» – думал он, – «Мы говорим о победе революции, а сами ютимся в этих каменных гробах, что хуже царских камер!»

О тюрьмах он знал не понаслышке. Одиннадцать лет его жизни прошли в ссылках и заключениях. Но такого холода, такой сырости, как в новом здании НКВД, он не встречал ни в одной тюрьме.

Дом на Лубянке был построен в конце прошлого века; предполагалось, что его заселят состоятельные жители Москвы. Но год спустя после революции его облюбовал НКВД, выселив всех квартиросъёмщиков и разместив в здании главный аппарат. Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией заняла отдельный этаж. Дзержинский состоял на посту председателя комиссии, а также являлся первым народным комиссаром внутренних дел.

Положение большевиков после революции оставалось шатким, но к окончанию года хороших новостей с фронтов становилось всё больше. Наступление Юденича на Петроград захлебнулось, и войска его отступили. Сталин на южном фронте полностью очистил Царицын от белых войск. А Колчак после неудач Деникина и Врангеля на Волге, уже стремительно отступал от Урала на восток.

Множество сторонников контрреволюции тайно действовало в Москве и Петрограде. В эти дни на плечи ВЧК и непосредственно Дзержинского ложилась колоссальная ответственность. Он понимал это сам, а потому действовал предельно жёстко. Аппарат ВЧК вычислял и жестоко расправлялся со всеми, кто имел хоть небольшое причастие к контрреволюционной деятельности. Дзержинский не считал своих жертв, не считал, сколько тысяч людей обрёк на смерть и муки. Он даже и не воспринимал их как людей. Любой причастный к контрреволюционной деятельности являлся для него вредным элементом, от которого следовало избавиться. «Это необходимость!» – говорил он себе, – «Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно, даже если меч её при этом попадает случайно на головы невиновных…» Революция была делом его жизни. Прочее не интересовало Дзержинского. Однако в последнее время он всё же стал иногда задумываться о правильности выбранного пути и целесообразности совершённых поступков…